Андрей Демидов
похищать / витражный / паломник / завоевание / древесина / программа
ПРОГРАММА "ПРИМИРЕНИЕ"
Рене открыл глаза и облегчённо выдохнул. Это был лишь сон. Он попытался встать, но не получилось: тело было связано. Значит, всё-таки, в плену. Однако, жив!
В груди больше не болело. Дышалось, несмотря на путы, легко, но ноздри не узнавали привычного запаха сырой древесины церковного подвала. Зато глаза видели всё будто сквозь бычий пузырь.
Прищурился. Разноцветное пятно, которые он поначалу принял за витражное окно, оказалось хороводом диковинных зверей.
События минувшей ночи с трудом восстанавливались в памяти, и все они плавали в каком-то киселе из снов. Такое бывает поутру, когда переберёшь пачарана. Но выпивки Рене не видел давно, да и голова была подозрительно свежей.
Рене был разбойником на камино — пути паломников из Парижа в Сантьяго. У каждого, полагал он, должно быть своё дело. Король правит. Аббат молится (ну и всё такое). Пастух сторожит овец. Жена пастуха рожает и воспитывает детей. Разбойник разбойничает. Работа есть работа.
Это он вспомнил, конечно.
Вспомнил он и Гуго. Однажды Рене подкараулил у Моста королевы странного человека с дурно пахнущей повозкой, которую тащил тощий мул. Разбойник традиционно предложил оставить путнику жизнь в обмен на ценности, но вместо привычной для жертв дрожи в членах и мольб о пощаде Рене услышал, как погонщик мула в ответ смеётся во всю глотку:
— Ценность — это не то, что у тебя есть, а то, чего ещё нет!
Рене, конечно, заподозрил тогда, что перед ним юродивый.
Между тем, путник запустил руку по локоть в короб, что лежал в повозке, извлёк оттуда большую обглоданную кость и, размахивая ею перед носом Рене, продолжал:
— Вся эта повозка набита священными останками святого Уманаила. Если бы я не выкупил эти мощи у торговцев из Памплоны, их скормили бы собакам!
Рене пал ниц, хоть и не замечал за собой раньше особой набожности,— скажем, похитить кошелёк у любого прохожего, независимо от длины рясы или размера креста на груди, для него было делом обыденным.
— Чудак человек, довольно этой ерунды! Ты, я вижу, товарищ смышлёный, и я предлагаю тебе войти в долю. Да, кстати, зовут меня Гуго. И вот, смотри! — с этими словами путник без тени брезгливости на лице вытащил ещё четыре берцовых кости. Уманаил оказался пятиногим. — Вот они, мои завоевания! За каждую из этих реликвий церковь заплатит нам кошельками, туго набитыми реалами и эскудо! Ты помнишь, как пахнут реалы? А эскудо? Они более сладки на вкус и приятны на ощупь, чем грудь девы...
Рене вспомнил этот диалог, и даже на мгновение ему показалось, что он узнаёт вкус монет, но в этот момент он обнаружил, что во рту, который и раньше не мог похвастаться обилием зубов, теперь и вовсе было пусто. Внутри защемило от тоски.
Между тем, память, кажется, заработала.
Да, точно, потом как-то сама собою случилась драка, блеснул нож, боль в груди, ... потом был какой-то тягучий и необычно яркий сон... И вот он лежит связанный, с выбитыми зубами... На всякого разбойника найдётся более коварный разбойник, но надо же было так глупо нарваться на неприятности!
Неожиданно над ним склонилось огромное лицо Гуго. Рене попытался высвободиться и с отвращением закрыл глаза: Гуго приблизился настолько близко, что было слышно его дыхание.
И в ту самую секунду, когда Рене решил проявить своё презрение, за неимением иных доступных способов, смачным плевком в лицо Гуго, он почувствовал, как тот покрывает его нежными поцелуями. Боже, какая мерзость... Или не мерзость?.. Буря противоречивых чувств захлестнула Рене. Самым гадким было то, что он не возражал против этих поцелуев, внутри всё протестовало... и одновременно ликовало в истоме... к которой подмешивалось странное чувство... голода.
Рене открыл глаза и увидел бесконечнопрекрасного Гуго, который почему-то занимал все видимые горизонты и нависал над ним вверх тормашками. А вдруг это не Гуго?.. Выглядит похоже, но пахнет... Какой-то смесью ароматов небесной красоты и... молока.
— Агу,— только и смог прошамкать Рене в замешательстве, когда увидел огромную женскую грудь, самый сакральный и вожделенный полюс которой набухшим соском направился прямиком ему в беззубый рот.
Думать было некогда, да и не хотелось уже. Рене впился губами в источник неги бытия, и с каждым новым глотком этой амбросии, пищи богов, память покидала его, а счастье переполняло всё, что было внутри, и вне его пелёнок.
Гуго, она же Лалджета, смотрела с любовью на своё чадо, а когда то особо больно кусалось дёснами, вспоминала, что необходимо пойти купить бепантен, а ещё — про видение той ночи, когда она лежала со схватками в клинике на окраине Дурреса: ей почему-то привиделась другая схватка — с каким-то не очень опрятным мужиком в средневековом антураже где-то на берегу Кантабрийского моря. Вот уж.