Андрей Демидов
изголодавшись / икра / Пицунда / трамвай / гололедица / триллер
МОРЕ ДОУРО
Когда они нашли друг друга в социальной сети после долгих лет, она написала уклончиво: "Будешь в Лиссабоне, иди на запах. Если это не поможет, иди на шум. Наконец, иди на событие. Там и буду я".
Если бы из запаха можно было извлекать душу, примерно так, как её извлекают из вина и получают бренди, то лиссабонские ароматы квинтессировались бы в густую шестидесятиградусную заморскую чачу. Всё то, чем пахнут лиссабонские улицы — рыбой (сырой, жареной, тухлой), аммиаком от рыболовецких снастей, табаком (не дымом, а именно свежим трубочным табаком), помоями, гнилым деревом, шоколадом, гуталином (размазанным по ботинкам и по мозаике калсады, мелкой плитки, которой вымощены все центральные улицы города),— все эти запахи разве что патокой не стекают с изразцовых стен прокуренных всё же домов. Нос здесь и ликует, и недоумевает. Вероятно, где-то внутри этих древних стен есть места, где спирт ароматов превращается и вовсе в твёрдый эталон для палаты мер и весов, но несколько дней спонтанных поисков всё только запутали.
Нашлись, конечно, заведения, где и с ароматами, и с чадом с кухни всё было в порядке, и где каждое шамканье башмаков, отдираемых от клейкой сладкой пыли пола, воспринималось как тот самый "шум" — каменные полы каждого первого заведения, расположенного на уровне тротуара, несколько веков обильно орошали портвейном, проливаемого то ли в медитации, то ли в драках, как её разновидности.
Были и такие, особенно на узких улицах у подножья Алфамы, где внутренние амбиентные шумы кафе изрядно обогащались внешними скрипами и звонками. Так местные трамваи, лихие и ушлые, заранее предупреждают пешеходов на невероятно узких извилистых тротуарах, что надлежит либо замереть, либо вообще подобру-поздорову прижаться к стенам. В таких кварталах почему-то невольно думалось о Гауди, хоть свой главный трамвай тот встретил в совсем другом городе.
Случались и такие места, в которые хотелось приходить снова. Например, "Амалия". Никаких особых изысков, стандартная мерлуза с креветками, томатами, оливками и сыром, запечённая икра трески, жареные каракатицы и море красного Доуро. За окном исправно шуршит фанерный вагончик, внутри и тебе фадо, и мяукающие коты, и душный запах одеколона местных модников, и громкие разговоры завсегдатаев... И никаких результатов...
Но и у трамваев случается своя гололедица. Однажды, ровно в тот момент, когда он устал уже ждать и придумывать, вагон номер 34 сошёл с рельсов ровно напротив входа в "Амалию", и вместо одного-двух потенциальных посетителей наталисманил целую толпу моряков в робах с вытравленной хлором надписью "Пицунда". Те быстро поставили трамвай на рельсы и отправились отмечать приключение.
— Não alimente o gato! — почему-то вместо приветствия бросила официантка.
— Кто-нибудь понял?— спросил один из команды на необычном для этих мест русском.
— Жалуется на жизнь, налоги душат, кран течёт, муж бьёт, триллер, короче,— ответил другой с сильным грузинским акцентом.— Ладно, шучу. Просит не кормить кота. Надеюсь, не-котов здесь всё же и накормят, и напоят.
— Ай ты заец какой,— наконец, и кот обратил на себя внимание.— кс-кс-кс.
— Кто ж так кота зовёт в Португалии! Смотрите, вот сейчас сработает: ай ты сладкий, иди сюда, кш-кш-кш.
И пока изголодавшиеся по ласке коты и по человеческой еде не-коты шумно смеялись, разглядывали меню и друг друга, он понял, что это вовсе не событие, подумаешь, трамвай, подумаешь, толпа весёлых русских...
Он расплатился и вышел. Внутренний голос молчал. Идти было некуда, но куда-то, видимо, всё же стоило. Отпуск закончится только послезавтра. Можно попытаться ещё.
Он впрыгнул на подножку трамвая, который всё это время будто приходил в себя после пережитого, пробрался внутрь и сел на переднее сиденье. В этот миг он увидел, даже не увидел, а угадал в полутьме, в отражении в зеркале заднего вида, которое висит напротив места ваговновожатой, как она забрала назад копну рыжих волос и беззвучно сказала ему: "Привет".