top of page

Андрей Демидов

всеохватывающий / сощуриваться / милиционер / спросить / компот / меланхоличный

НУЛЕВОЙ ОКЕАН

— А почему желание только одно, а не три?

— Три желания — это оксюморон. Если полностью исполнилось первое, зачем вам второе и тем более третье?

— Не очень понял, вот, скажем, я же могу (условно!) пожелать медальоны средней прожарки и (!) вторым заходом — бутылку рьохи. Но только это не то, что я загадываю!..

Волшебник терпеливо вздохнул.

— Да, да, первое, второе и компот. Так почему бы вам не пойти навстречу сразу всем своим гастрономическим фантазиям и не стать, скажем, владельцем мишленовского ресторана?

Сергей чувствовал, что мощности мозга не хватает, чтобы придумать такое всеохватывающее желание, чтобы было всем желаниям желание. К тому же, в этом тонком деле, он знал, всегда существует побочный эффект. Ни одну мысль невозможно сформулировать таким образом, чтобы гарантированно обезопасить себя от прямо противоположных интерпретаций. Есть даже теорема такая, как же она называется...

 

Попытки вспомнить имя автора неожиданно натолкнули на идею.

Сергей сощурился и выпалил:

— У меня очень слабая память. Хочу вспомнить всё и впредь тоже всё запоминать.

— Да будет так, — сказал волшебник, взял свои пять тысяч и закрыл за Сергеем дверь.

А если что-то пойдёт не так? О том, как всё переиграть назад, Сергей и не спросил. Ладно, может, и не понадобится. И вообще всё это было похоже на какой-то глупый и плохо поставленный спектакль.

Он нажал на кнопку вызова лифта и тут же вздрогнул от неожиданно нахлынувших воспоминаний, тактильные ощущения, идущие от пальцев, вмиг превратились в многомерное кино. Он увидел свои пальцы такими, какими они были многие десятки лет назад, с грязью под ногтями и с заусенцами, и непроизвольно стал нащупывать мозоль от авторучки. Будучи первоклассником, он совершал экспедиции в первую в городе девятиэтажку, покататься на лифте, чтобы поймать приятное ощущение невесомости, когда лифт останавливался наверху. А рядом всегда сверкал веснушками друг, тёзка, и, как правило, шёл спор, кому нажимать на кнопку. И договаривались делать это одновременно или по очереди... В лифте первого подъезда пахло горелой канифолью и одеколоном "Шипр". Во второй они не ходили: им там сразу встретился милиционер, ну его...

Сергей прислонился виском к холодной стенке лифта. Вот это да...

Если так пойдёт и дальше, то как научиться не вытаскивать на поверхность все свои пережитые воспоминания? Ведь всё, что он имел в виду — это вспомнить то, что когда-то прочитал в книгах. Чего тут за примером далеко ходить: элементарную школьную программу он забыл напрочь!..

Сейчас проверим. В ранце — его, тогдашнего, первоклассника, у другого лифта в другом времени лежит букварь. Сергей мысленно открыл и перелистал его. "Ма-ша ум-на. Ма-ра ум-на. А Шу-ра?" Потрясающе. Открытая страница была будто перед глазами. Сергей хмыкнул, пытаясь представить себе Шуру, но сразу поморщился, вспомнив, как после урока чтения на перемене он разгрыз яблоко, и оттуда на него смотрел, угрожающе извиваясь, огромный червяк.

 

Все эти картинки возникли в его воображении в считанные мгновения, пока спускался лифт.

Не замечая ничего вокруг, Сергей автоматически вышел из подъезда и остановился, не понимая до конца, что же происходит. Он закрыл глаза и вновь почувствовал безбрежный океан внутри, одновременно с ощущением себя хозяином этих глубин. Все маракотовы бездны памяти теперь были ему беспрекословно подвластны. Удерживая внимание на чём-то одном, он мог извлекать из этого океана линейные мелодии, но стоило ему отпустить ситуацию, как все миллионы партитур из прожитых событий и ощущений превращались в причудливое и мощное гармоническое сочетание голосов.

 

Мимо прошла девушка. Весна и общее ощущение остроты бытия, которое не покидало Сергея последнее время, заставили его обернуться. И лучше бы он этого не делал. В его жизни были и любови, и влюблённости, и страсти, и, ну, в общем, всякое, и всё, что было, происходило одно за другим, нанизываясь как бусины на нить его линии времени, вспыхивало-угасало. Сейчас он остолбенело провожал взглядом эту девчонку, а в это время бусины будто накладывались одна на другую, в едином пространстве, опять-таки, не мелодией встреч-расставаний, а гармонией со-бытия. Собранная воедино жемчужина начала отчётливо светиться, где-то в районе груди. Сергей с щемящей тоской узнал знакомое чувство. Любовь, называл он его когда-то, и дарил его девчонкам, вполне себе земным проекциям, вероятно, какой-то запредельной богини, которая содержала в себе всё идеальное. Он вспомнил первый поцелуй и выпрыгивающее из груди сердце, и каждую деталь времени и места, например, запах креозота от вокзала, что был через дорогу. Другой первый поцелуй, со своей будущей женой... Ещё один... И дело не в том, сколько у него было жён и любимых,— в том, что рисовала его память сейчас, пока не было всего того, что случилось "затем", ссор, измен, разлук. Все первые поцелуи, и все они нахлынули своей нежностью единомоментно, и нельзя сказать, что в памяти, настолько всё казалось реальным. Нет, не казалось,—было.

 

Сергей стоял последи бушующей весны и пытался сдержать слёзы.

Пока его задевали малыши, катающиеся мимо на самокатах, а местные синяки пытались выклянчить мелочь, он стоял как маяк посреди асфальтовых джунглей спального района Москвы, и пытался совладать с навигацией собственного внутреннего мира.

 

Каждое слово, сказанное каждым человеком, которого он встречал в жизни,— вот оно, всё было доступно, будто оно случилось только что. Вот подвыпивший дядя Гриша, который с блеском в глазах рассказывает про самую лучшую книгу, которую читал в своей жизни, "Одиссею капитана Блада", и фаланги его пальцев почему-то не все сгибаются... Вот сосед Лёшка купил себе гитару, подбирает лёжа на кровати в избушке-флигеле аккорды и заявляет: "А пойду-ка и я в капитаны!", а вот этот же Лёшка в клешах и фуражке, угощает всех соседей сигаретами Ротманс, собственнолично купленными в Копенгагене...

 

Вихрь людей, событий, ощущений, обрывков фраз, мыслей, когда-то продуманных, глупостей, когда-то недодуманных, чувств, что будоражили душу, и телесностей, что заставляли не сомневаться в том, что он человек,— всё это было как огромное файловое хранилище, всегда доступное для использования, с той лишь разницей, что малейшая оплошность внимания заставляла любую историю жизни саморазворачиваться во всех деталях. И интересно, и жутко. Сергей вспомнил, как в пионерском лагере научился щёлкать языком об нёбо композицию "Попкорн".

 

Возможно, это самое правильное, что в этой ситуации надлежало сделать.

 

"Попкорн", признаться, у него выходил заунывный и меланхоличный, и половина нот были не в дугу, но он упорно выщёлкивал мелодию дальше и дальше, чтобы немного дистанцироваться от собственной же жизни.

 

Со стороны это выглядело впечатляюще. Впрочем, не более, чем всё, что пребывало со стороны. Кто его знает, какая там внутренняя правда у всех этих бомжей.

 

На миг Сергей утратил концентрацию внимания и непроизвольно нырнул в детство. Огромные яркие штуки. Пришлось даже немного встряхнуться, чтобы из других слоёв вытащить для них название,— погремушки. Много любящих глаз. И вообще море света. Казалось, ни глаза, ни уши просто не в состоянии уловить какие-либо диссонансы. Конечно же, они были, наверняка были. Но Сергей этого не помнил. В вербальную плоскость невозможно было перетащить ничего. Просто счастье. Единственная незадача: никаких свобод передвижения.

 

Сергей сел на тротуар по-турецки. Где стоял, там и приземлился.

 

А если сделать шаг дальше? Он почувствовал тепло амниотической жидкости вокруг себя, а затем увидел, как всё вокруг булькает и пенится — мама рассказывала, что за день до его рождения она поскользнулась и съехала с высокой горы, и теперь он понимал, что происходит.

А ещё дальше? Неужели "Стою на рыночной площади и охраняю тюрьму"?! В тот момент, когда Сергей услышал крик чаек над головой и подобрал подол своей юбки, чтобы Пьер не сильно на него (неё?!) пялился, ему стало по-настоящему страшно. К одному океану прибавился второй, с вышивкой бисером в комнате, нависающей над гаванью Онфлёра, с пьяным одноногим мужем, с запретной любовью, с штормом на Ла-Манше, толщами вод над головой и Пьером, который вот рядом погружается на дно, но его лицо уже застыло...

 

Сергей не хотел всех этих мыслей. Ведь это "не он"! Вместе с этим, он чувствовал себя одновременно всем и всеми, кто был вокруг, и кого уже давно не было.

 

Вот он немец, из третьего океана памяти, сквозь дым и ад какого-то месива, вероятно, под Сталинградом, пробирается к своим. Впрочем, кто тут свой, кто чужой, не разберёшь. Вот он слышит стон раненого русского. Ничего кроме сострадания к этому бедолаге, которому прострелили голову, он не испытывал, и нагнулся лишь, чтобы помочь, хоть как-то, но помочь. А этот солдат, собравшись с последними силами, полоснул его ножом по горлу, враг ведь... Ну а дальше поляна цветов, и мама. Какая мама? Мама из "этой жизни" или какая-то ещё?!

Натиска всех этих событий выдержать было невозможно. Вероятно, у кого-то есть такая способность, но Сергей ощутил себя на грани выхода на поляну с цветами...

Назад. Назад, к волшебнику. Слава богам, от подъезда он не сделал ни шагу, сейчас он поднимется на лифте и попросит всё вернуть как было. Стоп... Куда поднимется? Сергей силился вспомнить номер квартиры и код домофона. И почему-то у него это не получалось. Как так, ведь он помнил всё?!

В попытке вспомнить номер квартиры, Сергей незаметно потерялся в потоках собственной воли и перестал понимать, зачем и что он, собственно, пытается вспомнить.

Вот он и способ переиграть всё назад. В памяти не осталось никаких следов от видений минувших минут и жизней.

С удивлением обнаружив себя сидящим на тротуаре, Сергей вскочил на ноги, отряхнулся и, всё ещё не понимая, что с ним произошло, и где он, набрал номер Маши, которую убедил бросать решительно все дела, и немедленно пойти вместе поужинать. Невыносимо хотелось напиться, а гастрономические фантазии всё же настойчиво рисовали медальоны и рьоху.

bottom of page