Дмитрий Борец
цифровизация / перспективы / раболепие / поршень / двигатель / попугайчик
САХАРОК
Попугайчик Кузьмич висел вниз головой на крыше клетки. Суетливо перебирая лапками, он повторял свой обычный маршрут: качельки – лесенка – крыша – поилка – дверца – кормушка. На очередном круге, для проформы окунув клюв в воду (пить не хотелось вообще, но – ритуал есть ритуал), он подобрался к дверце, и подергал ее, опять же – для проформы, но совершенно другой: желание вырваться из клетки как раз присутствовало. В этот раз, вопреки ожиданиям, дверца подалась. «Кузьмич хорроший!» - подумал Кузьмич, и подергал ещё. Дверца открылась, а вместе с нею открылись и определенные перспективы: погрызть штукатурку на потолке, обкусать усы спящему коту Авитаминозу и нагадить на хозяйский стол. Прикинув в уме нехитрую задачу коммивояжера, попугай решил начать с нагаживания.
Первая бомба разорвалась точно посередине стола, на методичке под названием «Цифровизация в современной экономике. Лабораторные работы». Если бы попугаи физиологически были способны ухмыляться, Кузьмич обязательно бы сделал это. Хладнокровно и расчетливо выполняя разворот при заходе на второй круг бомбометания, попугай заметил на столе что-то яркое, что привлекло его внимание и заставило внести спонтанные коррективы в намеченный план работ. Задраив бомболюк и спланировав на лакированную столешницу, Кузьмич осмотрелся. Боком, приставными шагами, то и дело посматривая одним глазком на яркое пятнышко, как будто ему вовсе не было дела, попугай подошел по краю стола к заинтересовавшему его объекту. Это был маленький бумажный квадратик, на котором был напечатан фрагмент какого-то узора. «Сахар есть?» - произнес Кузьмич, еще раз осмотрелся, и решительно поддел клювом квадратик со стола.
Это было последнее, что успело зафиксировать крошечное и – будем откровенны – довольно бестолковое попугайское сознание. Мироздание треснуло, пошатнулось, а затем беззвучно взорвалось. В это мгновение попугай Кузьмич перестал существовать во всех смыслах одновременно. Его нехитрый словарный запас, почти целиком занимавший содержимое его долгосрочной памяти, разметало отдельными фонемами по самым дальним уголкам вселенной. Откуда-то появились крошечные жернова, приводимые в движение миниатюрными двигателями, и начали перемалывать молекулы, составлявшие Кузьмича, в атомы, с которых налетевшим невесть откуда вихрем напрочь сдувало электроны; затем атомы на маленьких наковаленках еще более микроскопическими паровыми молотами разбивались на протоны и нейтроны, которые попадали в поршни, выбивавшие из нуклонов кварки, которые от непреодолимой тоски и тщеты бытия рассыпались на частицы еще более мелкие и принципиально безымянные. Время сначала остановилось, а затем перестало что-то значить. Пространство истончалось и лопалось, летело по ветру клочьями тряпья, а из прорех лезли пляшущие черти, с притворным раболепием наперебой предлагавшие сахарок и коньяк, и сыпались выцветшие детские кубики, на потертых боках которых была кратко изложена теория всего. С шипением заезженной пластинки, повторяющей один и тот же кусок вновь и вновь, по небу цвета песка на фоне танцующих облаков навстречу друг другу плыли солнце и луна. А жернова без устали продолжали молоть…
Попугая Кузьмича никто больше не видел. Но вот что странно: если оставить на краю стола сахарок, тот пропадет бесследно.